На информационном ресурсе применяются рекомендательные технологии (информационные технологии предоставления информации на основе сбора, систематизации и анализа сведений, относящихся к предпочтениям пользователей сети "Интернет", находящихся на территории Российской Федерации)

Свежие комментарии

  • Алиса Майская
    Все это фантазии дизайнеров. Живу в Европе, вижу, как "млеют от счастья" в Дании, Швеции, Франции, Голландии, Германи...Что-то не так: сч...
  • Александр Сысоев
    Если хюгге - смысл жизни, ради которого живешь на белом свете, то это уютное безумие ведет к разрушению личности. Во ...Что-то не так: сч...
  • svet alex
    Шарлатан! Никогда ему не верила и не слушала. Однажды решила проверить его воздействие на меня и прослушала целый его...Кашпировский: поч...

«В детстве я мечтала стать святой»: Как живут дети священников

304

В ЖИЗНИ СВЯЩЕННИКОВ ЕСТЬ ОГРАНИЧЕНИЯ, которые нередко касаются и близких. Их семьи уже по определению более «традиционны». Впрочем, вокруг воцерковленных семей существует и множество мифов — будто бы им нельзя ничего мирского, например жить весело. Мы поговорили с людьми, которые выросли в семьях православных священников, о том, как прошло их детство, что им запрещали родители и как религиозное воспитание повлияло на их будущее.

 

Сергей

(имя изменено)

  В детстве мы ходили на службу каждое воскресенье, а часто ещё и вечером в субботу. С тех времён у меня остались приятные воспоминания о храме: там были красивые облачения, происходило что-то таинственное. К тому же детей обычно пропускали вперёд, к самому алтарю. Мы ходили в один из старейших московских приходов, где служит мой папа. Этот храм не очень примечателен в архитектурном плане, но он важен для истории Москвы, это намоленное место.

Конечно, я знал, что у папы необычная профессия. Раньше он часто ходил по улице в подряснике. Тогда, в детстве, я испытывал чувство неловкости из-за этого. Я понимал, что мы во многом отличаемся от большинства других семей: у нас не было телевизора, я плохо понимал разговоры сверстников об играх и приставках. Мы с семьёй часто читали вместе краткую версию вечернего молитвенного правила. Несколько раз папа пытался ввести традицию читать Евангелие по вечерам, но это так и не прижилось. Зато по вечерам он всегда читал нам вслух книги — в основном русскую литературу XIX века.

Я учился в православной школе, и все мои близкие друзья были из воцерковленных семей — это был специфический круг московской православной интеллигенции. Я не понимал всего социального контекста, но чувствовал, что мы с друзьями — не как все. Иногда это было неприятно, а иногда, реже, вызывало чувство гордости. При этом в нецерковных компаниях я часто стыдился рассказать, что мой папа — священник.

В православной школе было много того, что казалось мне глупым, неправильным или мерзким, некоторым учителям я бы запретил педагогическую деятельность. По крайней мере, в этой школе мне не приходилось переживать на тему своей идентичности. Со многими своими одноклассниками я дружу до сих пор.

В какой-то момент у меня возникло сильное неприятие всей административной структуры РПЦ. Все знают о часах патриарха и мерседесах. В силу происхождения я знаю о внутренней кухне этой структуры чуть больше и понимаю, что всё ещё хуже, чем выглядит со стороны. Но я всегда осознавал, что это всё наносное и не имеет отношения к экзистенциальным вопросам.

Бунта против религии как таковой у меня никогда не было. Мне повезло в подростковом возрасте прочитать «Братьев Карамазовых», Льюиса, русских религиозных философов XX века. Я понял, что можно быть умным, тонким, глубоким и бескомпромиссным человеком и при этом настоящим христианином. К тому же меня никогда не заставляли ходить в храм или делать что-то специфически православное. Родители понимали, что заставлять детей верить в бога — лучший способ сделать их атеистами. В итоге у меня не было поводов бунтовать.

Конечно, религиозные и философские споры у нас были. Я задавал папе вопросы, которые мне казались каверзными: о свободе воли, о предопределении, о том, почему бог допускает зло, о гомосексуальности. Мы всё это подробно обсуждали. Многое папа мне объяснял, а в каких-то случаях я уничтожал все его аргументы и ему фактически приходилось признать мою правоту.

Что касается запретов, то в важных вопросах у меня было много свободы: например, я сам выбирал, где и чему буду учиться. Но в повседневной жизни меня сильно контролировали, и при первой возможности я съехал от родителей. С тех пор мы общаемся нормально. В своё время у папы была фобия на тему секса до брака, но в этом смысле я довольно быстро его разочаровал. В остальном же папа часто напоминал мне, что он священник и я должен вести себя соответствующе. Но это «соответствующе» не особенно выходило за рамки того, что родители обычно говорят детям.

Сейчас я работаю редактором. Мой образ жизни не совсем соответствует тому, как живут мои родители. Я плохо соблюдаю посты, не слишком часто хожу в храм и причащаюсь (хотя делаю это более-менее регулярно). Я иногда курю траву и могу сильно напиться — это им, конечно, не особо нравится, но и сильных негативных эмоций не вызывает. С родителями я общаюсь скорее хорошо, хотя не всё им рассказываю. Но это точно не худшие отношения с родителями на свете.

Настя

  Когда я была маленькой, мы с родителями переехали из Москвы в посёлок: папу отправили туда восстанавливать разрушенный храм. Наш собственный дом был в трёх минутах от церкви, и я с детства постоянно там бывала, а в семь лет начала петь на клиросе. Рядом с нашим домом находился отдел по социальному служению, и там проводились мероприятия для приходских детей: кружки, занятия. Перед школой мы с друзьями ходили на подготовительные курсы, и там нас очень хорошо подготовили к учёбе. Я даже сразу поступила во второй класс, хотя мне было всего шесть лет.

В школе было тяжело. Одноклассники смеялись надо мной. Я повторяла то, чему меня учили дома: будто бы бог даёт людям детей и он создал всё живое. А они говорили, что дети рождаются от контакта мужчины и женщины, а человек произошёл от обезьяны. Сейчас я понимаю, что их точка зрения была научной. Но тогда мне было очень обидно, мне казалось, я никак не могу донести до них правду.

Я всегда ходила в длинной юбке, и меня дёргали за неё или таскали за косы. Однажды на меня накинулись несколько человек и попытались раздеть. Из-за издевательств я чувствовала себя некомфортно в своей одежде, но переодеться в брюки не могла. Мне с детства говорили, что это неприемлемо, ведь в Библии говорится, что на женщине не должно быть мужской одежды. В итоге я впервые в жизни вышла на улицу в джинсах только в прошлом году. В шестом классе из-за издевательств в школе я перешла на домашнее обучение. В двенадцать лет я почти перестала гулять на улице с ровесниками. Папа говорил: «Я вот в двенадцать лет уже гулять не ходил». Я стала готовить на всю семью, помогать со стиркой и глажкой. Мама тяжело болела, так что я взяла на себя много дел.

В семье был один жёсткий запрет — непослушание. До четырнадцати лет меня регулярно наказывали ремнём. «Глупость привязалась к сердцу юноши, но исправительная розга удалит её от него», — говорилось в Ветхом Завете. Это значит, что детей нужно наказывать, пока они не наломали дров. Мои родители очень уважали Ветхий Завет, поэтому, если я уходила гулять без спросу или не клала какие-то вещи на место, меня ждало наказание. Конечно, нельзя было употреблять алкоголь и вступать в романтические отношения. С парнями можно было только «узнавать друг друга в разумных пределах» — то есть без физического контакта и желательно под присмотром. Однажды в пятнадцать лет родители узнали, что я гуляю с одним мальчиком. Они сказали: «Мы посадим вас по разным углам комнаты, а посередине будет сидеть твой брат. Так и общайтесь». Я всё равно продолжала с ним видеться — делала вид, что иду кататься на велосипеде одна, а сама гуляла с парнем.

Мне не разрешали завести страничку в соцсетях. Иногда кто-то из друзей создавал мне аккаунт, но мама узнавала об этом и заставляла удалить. Она говорила, что в интернете можно набраться плохих вещей. Сейчас, когда я пытаюсь рассказать ей о своих взглядах на жизнь, она говорит, что я «набралась этого в соцсетях». Ей не нравится, когда я говорю, что мужчины и женщины равны, а развод — свободный выбор любой женщины. Они считают, что разводиться с мужем не следует, даже если он бьёт тебя — это допустимо, только если есть угроза для детей.

До двенадцати-тринадцати лет мне не казалось, что наказания и запреты — это нормально. Ходить в церковь мне нравилось, и я даже мечтала стать святой. Православное воспитание я воспринимала как должное. Но потом наши отношения с родителями стали напряжёнными. Дело в том, что на исповедь я с детства ходила к собственному отцу и теоретически такого быть не должно. Но в нашем посёлке кроме него было только двое священников, и он с ними не ладил, поэтому и мне к ним ходить не следовало. И вот лет в тринадцать у меня появились мысли и секреты, о которых я не хотела рассказывать папе. Я начала что-то скрывать, а он говорил мне, что моя исповедь стала однотипной и неполной. Теперь мне уже не так нравилось всё, что связано с церковью.

В детстве я думала, что выйду замуж, рожу детей и буду работать в церкви — родители одобряли такой план. Но в четырнадцать лет я заявила, что не хочу, чтобы у меня был муж, а хочу строить карьеру. Примерно тогда мы стали постоянно ссориться и спорить. У меня был музыкальный талант, и я хотела поехать в другой город в музыкальное училище, но мама настояла, чтобы я осталась. Она не хотела, чтобы я жила в общежитии, ведь там «происходят нехорошие истории». В итоге я три года отучилась на медсестру, а потом бросила это дело и пошла учиться на программиста.

Сейчас я живу в другом городе и хожу к психологу. Судя по всему, я с подросткового возраста нахожусь в хронической депрессии. Думаю, это потому что я с детства живу с острым чувством вины — оно появлялось всегда, когда я вела себя «не по-христиански» или не как «хорошая дочь». Я пыталась обсудить с мамой свои эмоциональные проблемы и воспоминания о детстве. Но она каждый раз начинала плакать, говорить, что она «сделала всё возможное», а я теперь её обвиняю. Так что теперь я просто пытаюсь принять всё как есть и стараться не конфликтовать с семьёй.

К родителям я приезжаю два раза в год на каникулы. Часто мне кажется, что папа смотрит на меня с грустью и укором. Он говорил, что дети должны быть продолжением родителей, а я вовсе не стала их продолжением — и выбрала себе совсем не такую жизнь, к какой меня готовили.

Михаил

  Мой папа стал священнослужителем, когда ему было уже за сорок — он работал врачом, был вполне зрелым и состоявшимся человеком. До этого он всегда интересовался философией и мировыми религиями. У них с мамой было много энциклопедий, они вдумчиво подходили к вопросам веры, искали себя и в итоге пришли к православию. Когда я был маленьким, мы с семьёй ходили в храм по выходным и церковным праздникам. Как-то, когда мне было семь или восемь лет, папа пришёл домой и рассказал, что протоиерей предложил ему стать батюшкой. Он согласился.

После того как папа прошёл таинство рукоположения, он отправился служить в деревенскую церковь, и мы поехали вместе с ним. Конечно, моё детство было в чём-то необычным. Профессия родителей всегда накладывает отпечаток: например, дети музыкантов с ранних лет умеют наигрывать мелодии на фортепиано. Я же с детства знал, как поются гласы, умел читать на церковнославянском, понимал, как устроены службы.

В деревенских церквях всегда не хватает людей, поэтому я помогал папе. У меня был стихарь — облачение, которое напоминает платье. Во время службы я подносил отцу кадило, сопровождал его со свечой в руках. В общем, выполнял роль алтарника — мирянина, который помогает священнику. Став постарше, я начал петь на клиросе и читать молитвы. С одной стороны, я немного уставал, для двенадцатилетнего ребёнка трёхчасовая служба может быть тяжёлой. С другой — мне нравилось петь, нравилась красота и театральность обрядов. Сейчас, когда я оказываюсь в храме, я чувствую себя спокойно и умиротворённо — как в детстве.

Дома у нас соблюдались все церковные традиции и обряды. Мы держали все посты, в Сочельник постились строже обычного. Многие люди, даже те, которые считают себя верующими, гадают в Сочельник, но я с детства знал, что это языческий обычай, и никогда этим не занимался. Хоть мы и соблюдали посты, я никогда не чувствовал себя в чём-то обделённым: дома были каши, орехи, фрукты. Родители могли купить мне плитку горького шоколада. Иногда случались огорчения. Например, когда в Страстную неделю родители намекали мне, что сейчас не время идти на какое-нибудь развлекательное шоу. Но при этом я всегда знал: пост — это наука самоограничения. Это то, что мы делаем для себя, а не для того, чтобы бог не гневался.

Интересно, что церковное воспитание научило меня нонконформизму. Я с детства видел, что отличаюсь от одноклассников в школе. Я много думал о совести и морали. Меня учили, что надо быть добрым, потому что это спасает мою душу, а спасаясь сам, я спасаю и других. Конечно, мало кто из моих ровесников о таком задумывался. Я с детства знал, что быть не таким как все и иметь своё мнение — это вовсе не плохо. Я никогда не боялся отличаться от остальных. Правда, именно из-за этого в подростковом возрасте у нас появились разногласия с родителями. Когда я увлёкся рок-музыкой, им это не очень понравилось, они намекали, что это не соответствует православному воспитанию. Но ведь они же сами научили меня нонконформизму, так что я с ними не соглашался. Впрочем, мне кажется, что такие разногласия с родителями бывают не только в религиозных семьях. Это конфликт поколений, который мог случиться и не на почве религии.

В шестнадцать лет я поступил в музыкальный колледж и съехал от родителей. В этом возрасте я на какое-то время охладел к церкви — меня захватила светская жизнь. Но потом я понял, что не обязательно выбирать что-то одно: можно быть верующим человеком и играть рок-музыку, ходить на вечеринки. В чём-то я переосмыслил родительское воспитание, от каких-то жёстких правил отказался. Например, в православии считается, что играть в театре грешно. Но после музыкального колледжа я всё-таки поступил в театральный институт. Для себя я понял, что со сцены можно нести людям добро, учить хорошему — это как проповедь. Родители тоже приняли мой выбор и были рады, что я нашёл дело себе по душе.

Я и сейчас бываю в церкви, а своё детство вспоминаю как счастливое. Для кого-то мой папа был в первую очередь священником, а для меня — обычным человеком. Кстати, я заметил, что в церкви многие прихожане побаиваются батюшек или ведут себя с каким-то раболепием. У меня такого нет: я могу спокойно заговорить с любым священником и в чём-то с ним не согласиться.

Кристина

(имя изменено)

  Я выросла в семье протоиерея и в школе всегда чувствовала, что отличаюсь от одноклассников. Я была очень скромной, никогда не ругалась матом. Если меня обижали, я не отвечала агрессией на агрессию, я знала, что это не по-христиански. Меня с детства учили, что такое хорошо, а что такое плохо, согласно православным заповедям. Иногда ребята в классе подшучивали надо мной, но мне не казалось, что со мной что-то не так. Я нравилась себе такой — спокойной и безобидной.

В подростковом возрасте у одноклассников проснулся сексуальный интерес, они начали постоянно обсуждать разные пошлости: порнофильмы, какую-то вульгарщину. Ещё девочки увлекались одеждой и косметикой, но меня это совсем не занимало, поэтому я не особенно общалась с одноклассниками. Зато в воскресной школе мне было по-настоящему интересно. Мы с родителями жили в маленьком городе, и церковный приход был небольшим. Все дети прихожан знали друг друга и вместе ходили на занятия. С ними мы играли, говорили о книгах и фильмах. У нас у всех было одинаковое воспитание, и мы друг друга понимали. В воскресной школе я встретила настоящих друзей, с которыми до сих пор постоянно общаюсь. Можно сказать, мы с ними все вместе выросли при церкви.

В детстве на занятиях нам рассказывали, как жили святые, пересказывали сюжеты из Библии, иногда были игры и викторины со сладкими призами. Когда мы немного подросли, уроки стали серьёзнее: настоятель храма преподавал нам историю религии и литургику. На литургике мы изучали, как устроена церковная служба, в какой момент поются разные песнопения и для чего они нужны. На истории религии нам рассказывали о происхождении разных религий — не только христианства, но и иудаизма, индуизма и других. Этот предмет нравился мне больше всего.

При воскресной школе был туристический клуб, кружки, летние лагеря. Мы ездили туда семьями: прихожане, дети, друзья детей. Разворачивали палаточные лагеря на природе возле монастырей: взрослые просто отдыхали, а у детей были отряды и вожатые — как в обычном лагере. Раз в неделю каждый отряд ходил пропалывать монастырский огород. За это нас угощали сыром или заготовками с монастырской кухни, вечером мы съедали это у костра и пели песни под гитару. Я ездила и в обычные летние лагеря, не христианские. Но там я всегда чувствовала себя одиноко, мне хотелось вернуться домой. В лагерях при воскресной школе я знала, что рядом со мной друзья.

Сейчас многие из тех, с кем мы ходили в воскресную школу, выросли и разъехались учиться по разным городам. Но мы продолжаем общаться в интернете, а несколько раз в год встречаемся в нашем храме на праздничных трапезах. Обычные трапезы проходят каждое воскресенье после службы — прихожане собираются за большим столом, едят, общаются. Но два раза в год — после Рождества и Пасхи — проходят особенные, большие трапезы. Все, кто разъехался по разным городам, стараются приехать, чтобы прийти в храм и встретиться за столом.

Серьёзных ограничений в моей жизни не было. Мы с родителями соблюдали посты, но меня и братьев не заставляли держать строгий пост — мы ели молочные продукты и яйца. Отказывались только от мяса, а в самые строгие посты — от мультиков по будням. У людей много предрассудков по поводу семей священников. Меня иногда спрашивают: «А тебе можно носить джинсы?» Конечно, можно, кто мне запретит? И мама моя их тоже носит. Если я шла в гости к друзьям, меня спокойно отпускали. В семнадцать-восемнадцать лет я вполне могла выпить немного алкоголя в гостях, и мне никто ничего не говорил по этому поводу. Родители доверяли мне и знали, что я не натворю лишнего.

Наша семья всегда жила очень дружно. Папа увлекается настольными играми, и по вечерам мы могли по несколько часов играть в какую-нибудь долгую настолку. С мамой я всегда могла обсудить что угодно. Даже если я знала, что нехорошо поступила, я могла рассчитывать на её понимание.

С парнями я не встречалась, но не из-за каких-то запретов, а просто потому что не сложилось. А вот например у моего пятнадцатилетнего брата есть девушка, и никто не против их отношений. Но на этот счёт у меня тоже есть свои убеждения. Я считаю, что не стоит жить вместе и вступать в физическую близость вне брака. Думаю, это разумно: спешка в некоторых вопросах плохо отражается на отношениях многих пар. Мне кажется, жить вместе вне брака начинают люди, которым отношения нужны просто ради отношений. Я слишком ценю свою душу, чтобы размениваться на такое.

Сейчас я живу отдельно от родителей, но продолжаю ходить в церковь и читать молитвы. Мои убеждения не изменились, и я по-прежнему стараюсь соблюдать христианскую мораль. Однажды человек наговорил мне гадостей, и я наговорила ему гадостей в ответ. Большинство людей подумает, что это вполне нормальная реакция, но мне было очень неприятно из-за собственного поведения, и никакого удовлетворения я от своей агрессии не получила. Я считаю, что христианство — очень мирная религия. Когда ты хочешь поссориться с кем-то, обидеть человека, ты думаешь: «Но ведь это не по-христиански». Это часто спасает от конфликтов и больших бед.

Лидия

(имя изменено)

  Мой папа всегда был увлекающимся человеком. Его родители — атеисты, и когда в двадцать пять лет он открыл для себя православие, для него это было чем-то новым и удивительным. Он бросил учёбу и решил стать священником. Как известно, у батюшки обязательно должна быть матушка, то есть нужно было жениться. Папа познакомился с мамой — очень верующей женщиной. Они моментально поженились, а уже через год родилась я. Подозреваю, что семьёй отец обзавёлся в первую очередь для того, чтобы получить сан. Сама по себе семейная жизнь его вряд ли интересовала — он даже не встречал маму из роддома, когда я родилась.

Как многие люди, которые поженились очень быстро, мои родители вскоре поняли, что не подходят друг другу по характеру. Когда я была маленькой, они постоянно ссорились, доходило даже до драк. Был период, когда отец вообще не жил с нами. Но все конфликты держались в строгом секрете, на людях мама с папой делали вид, что всё в порядке. Подавать на развод священнику не стоит, да и моя мама считает, что разводиться с мужем нельзя. Так что, несмотря на разногласия, они в конце концов снова сошлись. Не знаю, есть ли между ними любовь и взаимопонимание — сколько я себя помню, они часто ссорились. При этом я не видела, чтобы они обнимались или держались за руки.

Единственный вопрос, в котором родители были единодушны, — моё воспитание. С первого класса я была на домашнем обучении: мама с папой считали, что «современные дети» плохо повлияют на меня. В церковь меня водили на все службы. Мне там не нравилось, тяжело было долго стоять, а ещё меня заставляли креститься и кланяться. При этом я, как дочка священника, должна была улыбаться работникам церкви и прихожанам, с которыми папа был дружен. Они были мне неприятны, и приходилось притворяться.

Моё сексуальное взросление было для нашей семьи очень болезненным вопросом. С детства мне внушали, что отношения с парнями — это плохо, грязно и неприлично. Однажды, лет в пятнадцать, я была у преподавательницы и немного задержалась пообщаться с её дочками. Они смотрели какой-то молодёжный сериал, где американские девушки-подростки встречались с парнями. Я смотрела и думала: «Как здорово!» Мне тоже так хотелось. Как-то в разговоре с мамой я осторожно заговорила о том, что некоторые девочки в моём возрасте гуляют с мальчиками. Она раскричалась «Ты не о том думаешь!», назвала меня развратницей — она вообще часто использовала это слово. В итоге я стала испытывать постоянный стыд за собственный сексуальный интерес к молодым людям. Из-за этого мне и сейчас трудно строить романтические отношения.

Особенно болезненно к таким вопросам относился папа. Мысль о том, что у меня может появиться парень, вгоняла его в истерику. Иногда мне казалось, что есть в этом что-то ненормальное — как будто он ревнует меня к другим мужчинам не совсем по-отцовски. Особенно неприятно было, что мне не давали общаться с ровесниками, но в подростковом возрасте папины знакомые прихожане-мужчины неоднозначно поглядывали на меня в церкви.

Я очень страдала из-за того, что не общалась со сверстниками. Я ведь видела их на улице, когда шла к преподавателям, где-то коротко пересекалась с ними. У них были джинсы, мобильные телефоны, интернет — мне тоже всего этого хотелось. Хотелось гулять с ними, хотя бы разок выйти во двор вечером и с кем-нибудь поболтать. Я начала устраивать дома скандалы: приходила от учителей и требовала, чтобы меня отпустили учиться в нормальную школу. Мы страшно ссорились. В девятом классе родители отвели меня к психиатру, и мне прописали кучу успокоительных — я стала сонной, закатывать истерики больше не могла. Но однажды выпила целую кучу таблеток, так что меня пришлось везти в больницу и откачивать. С этого момента родители стали относиться ко мне немного по-другому. Кажется, они поняли, что пора немного ослабить контроль. По крайней мере, они перестали постоянно заходить ко мне в комнату и проверять, чем я занимаюсь.

Ближе к концу школы родители решили, что я должна учиться в хорошем вузе в Москве, но они не хотели, чтобы я жила в общежитии. Так что мама сняла квартиру в столице и переехала вместе со мной. На самом деле, я думаю, ей просто хотелось разъехаться с папой. Жизнь стала полегче: мама пошла работать по специальности, а меня отправили в одиннадцатый класс в нормальную школу. Оказалось, что я толком не умею общаться с ровесниками и вообще побаиваюсь парней, так что пришлось учиться выстраивать отношения с людьми.

В конце концов я поступила в Бауманку. Теперь я могла делать вид, что до ночи пропадаю на учёбе, а сама заниматься своими делами — стало намного проще. Однажды мы с мамой приехали домой на каникулы, и папа стал знакомить меня с каким-то мужчиной. Позже выяснилось, что это сын какого-то очень богатого и влиятельного священника с юга России. Подслушав пару родительских разговоров на кухне, я поняла, почему они так оберегали мою девственность — им хотелось удачно выдать меня замуж. Тут уж я начала стараться как можно скорее найти себе парня, чтобы начать с ним жить и обломать все их планы. И я преуспела в этом, хотя в итоге мы довольно быстро расстались.

Сейчас я живу так, как мне хочется, и конфликты с родителями почти сошли на нет. Мне кажется, я простила маму с папой. Наверное, я хотела бы, чтобы моё детство было другим. Но теперь уже ничего не сделаешь, и я просто учусь преодолевать последствия такого воспитания. Моя семья очень странная, но всё-таки она остаётся моей семьёй.

Источник

Картина дня

наверх